Егор разложил на большом столе для совещаний карты фронтов Баренцева моря, нарисованные им еще в Москве, на базе.
— Так-так-так… — Михаил Иванович с любопытством склонился над картами. – Меня интересует ноябрь-декабрь прошлого года.
— Вот, — показал Егор.
— О! – ткнул пальцем в карту Михаил Иванович. – Вот это – что за петля?
— Так изогнулся фронт. Образовался вот такой карман холодных вод.
— Вот. Так я и знал, ёлки-палки! Здесь она и собралась. А наши охламоны прохлопали. Сейчас. Погодите, мужики.
Михаил Иванович вернулся к своему рабочему столу, сел, выдвинул один из ящиков и достал оттуда папку. Отыскав в ней какой-то листок, он вынул его и, вернувшись к столу для совещаний, положил рядом с привезенными материалами. Егор увидел, что это тоже карта Баренцева моря, только, конечно, без фронтов. Она, скорее, напоминала схему военных действий, с бесформенными заштрихованными пятнами скоплений войск и широкими стрелками направлений главных ударов. И самая крупная и длинная стрелка как раз совпадала по координатам с той петлей, которая была на карте Егора.
— Я же своим и говорю: ищите причину! Понимаешь?
— Извините, Михаил Иванович, — Егор не понимал. — Что означают эти стрелки?
— Мойва! Вот так она зимой прошла на нерест. И, если ваша карта не врет, то, значит, мойва почувствовала ваш фронт, уткнулась в него, накопилась в этом кармане, а потом прорвалась и ушла в Норвегию.
— Конечно, Михаил Иванович! – вмешался шеф. — Вы абсолютно правы. Это мы тут можем одеться-раздеться по погоде, а у рыбы ведь в воде шубы нет, она все чувствует на своей шкуре, и, чтобы пересечь резкую температурную границу, ей требуется время на адаптацию. Поэтому она и накапливается на фронте, и собирается в его изгибах – меандрах.
— Данные. Чем больше данных, тем точнее карта.
— Где их взять?
— Надо оснастить ваши поисковые корабли приборами непрерывного измерения температуры и пройти с ними змейкой вдоль фронтов, — ответил шеф.
— Боюсь, у нас таких приборов нет, — Михаил Иванович досадливо поморщился и покачал крупной стриженой головой.
— У вас – нет, а у военных, тут, в Североморске, – есть. И они им не нужны.
— Почему?
— Лет двадцать назад, когда подводные лодки ходили еще не очень глубоко, от них на поверхность моря всплывала теплая вода – от охлаждения атомного реактора. Конечно, пока эта вода доходила до поверхности, ее температура уже слабо отличалась окружающей. Но, тем не менее, за лодкой образовывалась узкая полоска чуть более теплой воды. Так называемый «тепловой след субмарины». Вот для его фиксации все наши противолодочные корабли были оборудованы очень чувствительными датчиками температуры с самописцами. Если на ленте появлялся резкий «пичок», пусть даже в сотые доли градуса, корабль разворачивался и пересекал это место снова, немного в стороне. Если «пичок» повторялся, корабль опять ложился на разворот и шел змейкой, пересекая галсами обнаруженный след, до тех пор, пока гидроакустик не застукивал лодку.
— А теперь так уже не делают?
— Теперь лодки ходят так глубоко, что тепловой след полностью размывается. Приборы с кораблей сняты и отправлены на склад. Они – военной приемки, прослужат еще лет сто. Нам бы их получить – десятка два.
— Я ничего об этом не слышал, — сказал Михаил Иванович. – Но если все это действительно так, то постановка вопроса – нормальная. Переговорю с командующим. У нас с ним хорошие отношения. Думаю, он не откажет.
Они прошли мимо клумбы, красивый узор которой был создан не цветами, как в более южных городах, а битым кирпичом разного оттенка. Вообще, город стремился недостаток природных красок компенсировать яркими решениями в архитектуре – стены домов были раскрашены во все цвета радуги. Хотя растительность в городе все-таки имелась. На улицах до сих пор цвела сирень – тут она расцветает только в июле. Говорят, раньше Мурманск был окружен сплошными лесами, но их порубили на дрова во время Великой Отечественной войны, а новые уже не выросли. Теперь город окружали лысые сопки.
Официантка в ресторане посоветовала:
— Возьмите вместо палтуса – клыкача! Мы только что получили.
— А что это такое?
— Рыба, по вкусу похожая на палтуса, но еще более нежная. Ловят где-то возле Антарктиды.
— На южном полярном фронте, — авторитетно пояснил шеф Егору, а официантке сказал, — хорошо, пусть будет клыкач.
Антон Антонович пребывал в приподнятом настроении и даже заказал сто граммов коньячка, что случалось нечасто.
— Ну, давай, Егор, за удачный день! Запомни: все в жизни приедается и настохреневает – вещи, машины, выпивка, закуска, бабы. И только работа — это не иссякающий источник радости и вдохновения!
Теплый летний день за окном вдруг сменился дождем со снегом – переменчива заполярная погода! Тем уютнее было сидеть в ресторанном зале, отгородившись от непогоды толстым витринным стеклом, есть вкуснейшую рыбу, запеченную с грибами в глиняном горшочке, и поглядывать то на спешащих промокших прохожих, то на официанток – интересно, которая же из них стармеховская жена?
В этот день, в самый разгар Олимпиады, в Москве скончался Владимир Высоцкий. Ни на телевидении, ни в прессе, которые были заняты освещением Игр, этому событию места не нашлось. Лишь в день похорон в газете «Вечерняя Москва» появилась крохотная заметка о смерти поэта.
