Зимой Егору предложили поехать на областной конкурс молодых поэтов. В качестве провожатого с ним был отправлен учитель литературы Антон Васильевич. Вдвоем они долго блуждали по улицам областного центра — Антон Васильевич все время путался в адресах. Периодически они искали телефон-автомат, просили у прохожих двухкопеечную монету, учитель звонил, подробно выяснял дорогу, говорил, что теперь наконец-то все понял, и блуждания возобновлялись. Есть такая порода людей, которых не стоит брать в проводники.
— Вот так, — добродушно подмигивал Антон Васильевич замерзшему Егору, накручивая в очередной раз телефонный диск. — За дурной головой и ногам лихо!
К месту проведения конкурса — школе-интернату, ученики которой разъехались на каникулы, — они добрались поздно вечером, пропустив ужин, и без сил повалились спать.
С утра все сразу загудело и закрутилось. Поэтов съехалось — тьма! Егор оказался в числе самых младших. Всех разбили на группы и развели в разные классы, чтобы отобрать в каждой по три человека победителей, которым уже завтра предстояло выступать на пленарном заседании в актовом зале. А на третий день жюри должно было огласить свой вердикт: три призовых места всего конкурса.
Работа в группах началась. Егор, затаив дыхание, смотрел, как красиво одетые, уверенные в себе ребята выходят к доске и декламируют свои стихи — умело, по-взрослому, с придыханием, с подвыванием, с разрубанием рукой воздуха на эффектной концовке. Вот, оказывается, как надо. Он так не сможет. Егору теперь казалось, что его стихи — никудышные, в подметки не годятся. И не прочтешь их так — громко, артистично. Они у него какие-то тихие. Ему было стыдно за свои потертые ботинки, застиранную рубашку и пуловер не по размеру, подаренный бабушкой «на вырост».
Поэтому, когда подошла его очередь, Егор торопливо вышел, прочел, смущаясь, одно стихотворение про криницу и поспешил вернуться на место. Но куратор их группы остановил его:
— А еще у тебя стихи есть?
— Много.
— Почитай нам, не стесняйся.
Его выдвинули на пленарное заседание в числе тройки победителей группы. На завтраке к нему подошло несколько ребят, с которыми он состязался накануне, а с ними — и совсем незнакомые:
— Слушай, а почитай нам свои стихи.
— Про карагача!
— Про камышинку!
А красивая девочка с аккуратной челкой и яркими зелеными глазами сказала:
— Мне понравилось про вот тот горный цветок, что всегда зацветает перед извержением вулкана! Как он там называется?
Егор, польщенный таким неожиданным вниманием, бросил еду, встал и начал было читать, но тут вмешался подошедший с подносом Антон Васильевич. Ребят он разогнал, а своего подопечного заставил есть:
— Ты, Егор, это брось! Ты себя цени! Ты — талант. Может, не Пушкин, но искра Божья есть. Не позволяй им вытирать об тебя ноги! Ишь, нашлись! Поесть не дадут. Без моего разрешения чтобы больше никому ничего не читал!
Когда на третий день председатель жюри стал называть фамилии победителей, Егор всеми силами старался притушить в себе надежду и не показать разочарования, но лицо его все равно выдавало всю гамму переживаний — благо, никто этого не видел, все смотрели на сцену.
— Третье место присуждается… Второе место присуждается…
Какие они счастливые там, на освещенной сцене, им хлопает весь зал! А он тут в старых жмущих ботинках и несуразном пуловере, никому не нужный, безнадежно влюбленный в зеленоглазую девочку, которая где-то в другом конце зала со старшими ребятами.
Председателю пришлось дважды повторить его фамилию, прежде чем до Егора дошло, что ему присуждено первое место. Он поднялся и увидел, как разом повернулись к нему лица всех присутствующих. Охваченный радостью и смущением одновременно, он вышел на сцену актового зала, получил красивую грамоту и услышал, что поедет в Ленинград на две недели вместе с победителями конкурсов музыкантов и художников.
Егор был счастлив, особенно когда высмотрел в зале девочку с челкой и увидел, как она горячо ему аплодирует. Он, конечно, гордился собой, был исполнен благодарности ко всем окружающим, считал свою победу чудом, но совершенно не осознавал, что истинное чудо — это само существование такого конкурса, где победитель не определен заранее.
Когда обратный автобус оставил освещенные улицы большого города и нырнул в степную темень, Егора снова охватила тоска и вспомнилась дорога после той прощальной встречи с мамой. Вот бы она сейчас обрадовалась! Глядя в темноту за стеклом, он прошептал:
— Мама, ты же видишь? Я стараюсь! Я тебя не подвожу!
Выйдя из автобуса, Антон Васильевич предложил проводить Егора домой, но тот вежливо поблагодарил и заверил, что хорошо знает дорогу.
— Спасибо, не волнуйтесь, я правда доберусь, — повторил он, видя нерешительность провожатого. И, засунув грамоту под пальтишко, прижимая ее рукой, чтоб ненароком не выпала, побежал, представляя, как удивится отец, если будет не слишком пьяным.
К вечеру мороз здорово окреп и жег щеки. Дворы и улочки были засыпаны рыхлым, белеющим в темноте снегом, а в безоблачном черном небе мерцали холодные колючие звезды.
Дом встретил Егора слепыми темными окнами. Как все-таки отличается темный дом от того, в котором светится хотя бы одно окошко! Настроение сразу упало. Во дворе под ноги радостно кинулся их маленький беспородный пес Дозорка, вертясь и яростно колотя хвостом. Егор нащупал в темноте под крылечком ключ и, поднявшись по ступенькам, потянулся к неясно черневшему на двери навесному «амбарному» замку.
И тут что-то огромное, черное и страшное зашевелилось прямо у его ног. Мальчишка не просто испугался — его вдруг разом перенесло из реального мира в какой-то другой, фантастический, полный леденящего ужаса. Дыхание остановилось, и тысячи иголочек мягко вонзились в тело со всех сторон, лишая сил.
— Фу, Дозорка, фу! — заплетающийся пьяный голос отца вернул Егора в реальность. Огромное ночное чудище во тьме мигом схлопнулось, приняв вид набравшегося в стельку родителя, который лежал поперек крыльца под самой дверью, неуклюже отмахиваясь от собаки, лижущей его лицо.
Егор отпер замок, кое-как втащил отца в дом и сел, не раздеваясь, держа в руках примятую грамоту. Он чувствовал: вот-вот — и расплачется. Снова сунув грамоту под пальто, он поднялся, вышел на крыльцо к суетящемуся Дозорке и прикрыл за собой дверь. Ноги сами понесли его к дому Пшеничных, окошки которого светились теплом в ледяной бесприютности зимнего вечера.
