Я вырос в небольшом поселке, который позже стал городком, а до этого был старой казачьей станицей, намного старше областного центра, Ростова-на-Дону. Имя эта станица имела длинное и звучное: Семикаракоры. Откуда оно взялось - тому множество версий, но ни одна не достоверна.
Есть даже гипотеза о связи названия с древней столицей Монгольской империи, городом Каракорум, куда еще отец Александра Невского ездил за ярлыком на княжение. Во всяком случае возле устья реки Сал, которая впадает в Дон прямёхонько перед Семикаракорами, до сих пор сохранились следы хазарской крепости более, чем тысячелетней давности - так называемое Городище. Да и курганов вокруг - полная степь. Мальчишками мы любили в них покопаться, хотя и знали, что это запрещено.
Предки по обеим линиям у меня нередко имели отношение к финансам: были счетоводами, бухгалтерами, финансовыми инспекторами, ревизорами и банкирами. Однако в советском обществе это вовсе не означало денежного изобилия, и жили мы скромно, не имея ни дачи, ни машины. А когда родители мои развелись, и мама, оставив отцу дом, ушла с двумя детьми "в никуда", пришлось и вовсе туго. Долгих четыре года мы ютились в пристройке к школьной библиотеке, совершенно не приспособленной для жилья, без каких-либо удобств, со старой развалившейся печью и темным, продуваемым сквозь щели коридорчиком. Случилось это, когда мне было восемь лет.
В школу я пошел как все, в семь, но на уроках скучал, веселя и отвлекая других. Учителя решили давать мне отдельные задания (помню возмущенный издевательский хор одноклассников: "Он не то пишет!"), но это не сильно помогло, и на двадцатый день учебы меня перевели во второй класс. Поэтому рос я среди деток постарше на год, а то и на два, и это, конечно, повлияло на очень многое в дальнейшем, помимо того, что я просто лишился одного года детства. В жизни все надо делать вовремя. Не позже и не раньше.
С сызмальства меня окружала среда, где говорили вроде бы и по-русски, но с особым казачьим выговором, смягчая, например, окончания глаголов в третьем лице: придёть, возьмёть, будеть. Звучали слова, которые в русском языке малоупотребимы. Например, винцерада (или даже винсарада) - плащ-дождевик, вещь в степной жизни незаменимая. Тот же лещ именовался не иначе, как чебак. Причем "Ч" произносилось как "Щ". И даже хутор, названный в честь этой славной рыбы, звался "Щебащий".
Мне повезло застать еще ту эпоху, когда по праздникам на лавочках перед подворьями гордо высаживались старые казаки, надев бережно хранимую для такого случая форму с дырочками от георгиевских крестов (царские награды в советское время надевать, конечно, запрещалось). И их товарищи, проходя мимо, раскланивались и непременно пробовали, терли в пальцах ткань-диагональ, важно спрашивая: "Что за сукно? Старорежимное? Почем брал за аршин?"
Наверное, и я бы так говорил, но моя мама, ставшая в последствии заслуженным учителем СССР, долгие годы преподававшая в школе русский язык и литературу, привила мне строгие классические речевые нормы. Сочинения я начал писать лет с пяти. Все вечера мама просиживала над проверкой тетрадей, и мне, чтобы не мешал, давала тему сочинения, а потом проверяла написанное и ставила оценку. Так я и пристрастился к литературному ремеслу. В двенадцать лет стал писать стихи, которые публиковались в районной газете.
В Семикаракорах в то время царила особая творческая атмосфера, весьма необычная для скромного провинциального поселка. В Кочетовке (это всего в пяти километрах от Семикаракор) тогда жил и творил выдающийся советский писатель Виталий Закруткин, а на моей улице, буквально в паре домов от меня - довольно известный поэт-краевед Борис Куликов, предварявший стихи о родной Донщине эпиграфом: "Каждый кулик свое болото хвалит".
По их инициативе в поселке был создан клуб любителей прекрасного, на заседания которого приезжали именитые столичные поэты, артисты и художники, и народ на их выступления валил гурьбой. Ближе к концу каждого такого концерта произносилась традиционная фраза: "У нашего клуба славное прошлое, но у него есть и будущее!" И выходил я, худенький подросток, задвигал пару стишков и срывал горячие аплодисменты доброжелательной публики. Делить сцену случалось и с Нонной Мордюковой, и с Татьяной Самойловой, и с Владиславом Дворжецким.
Потом была победа на областном поэтическом конкурсе, творческая поездка в северную столицу… Казалось, судьба определена. Но я поступил на физфак. В этом месте моя биография почти сливается с жизнью Егора, моего персонажа из повести "Закон сохранения". Это первая книга трилогии "Связь времен". Моему герою я подарил кое-какие запоминающиеся эпизоды того периода моей жизни, который я бы назвал "временем странствий". И даже профессию мы оба сменили с физики на океанологию.
Но когда я говорю: "моя биография почти сливается", то ключевое слово здесь "почти". Ни моя жизнь, ни мой характер не переносятся целиком ни на одного из моих персонажей. "И из собственной судьбы я выдергивал по нитке", как пел Окуджава. Я вплетал эти нити в повествование, стремясь к достоверности в малейших деталях. Например, эпизод с угоном мужиков из деревни мне рассказал мой дед. Такое случилось в его селении. И я подростком во всех красках запомнил эту историю.
Пройдя какое-то время рядом, наши с Егором пути расходятся. Личная жизнь у меня, к счастью, сложилась удачнее, чем у него. Да и в целом: он в 90-е на переломе страны сломался и едва не погиб (это я уже приоткрываю завесу над содержанием второй книги из трилогии "Связь времен". Называется эта повесть "Оттолкнуться от дна". Надеюсь, выйдет не позднее осени 2022 года). Кстати, всю жизнь Егор продолжал писать стихи, а я после того детского увлечения - уже нет.
В отличие от моего героя я приложил все усилия, чтобы с самого начала встроиться в новую экономику, прямо с кооперативного движения, еще в восьмидесятые. В девяностых стал генеральным директором товарной биржи и учредителем десятка самых разных компаний. То есть - как ни пытался уйти от семейной традиции быть финансистами - не вышло. Увы, но без денег жизнь в новой действительности - бесцветна и унизительна.
Этот этап моей судьбы перекликается уже с другой книгой, "Сколько человеку денег надо", которую я собираюсь издать до конца года. Во всяком случае, ее первую часть. Там будут совсем другие персонажи, хотя Егор тоже вскользь упоминается.
В 2023 году будет еще одна повесть, "Меняла", которая уже давно написана, но пока отлёживается, как созревающий сыр. А дальше - увидим. Живем-то в интересное время, только успевай записывать…
Меня иногда спрашивают, зачем я пишу книги. Я и сам нет-нет, да и задаю себе этот вопрос. А ответ такой: я просто не могу не писать их. Мой сын сказал однажды: "Эти книжки - они сначала нарывают у тебя, как чирьи, потом ты их выдавливаешь из себя, и остаются кровоточащие ранки". Может, и не очень поэтичное сравнение, но верное.
Это началось, когда пришло время осмысления. У меня такое случилось сразу после пятидесяти. Стал возвращаться к своим воспоминаниям, перебирать их, вынимая, как дорогие каменья из шкатулки с нажитой добычей, смотреть на свет, оценивать. И вдруг замечать, что казавшиеся самыми ценными - на деле затрапезные стекляшки, а те, которыми раньше пренебрегал - истинные бриллианты.
И я очищал их от наслоений и вставлял в оправы, в которые раньше вставить не догадывался. И собирал в изящные драгоценные изделия, автор которым - не я. И кто он, тот художник и ювелир, который изначально их задумал и изготовил - неведомо. Но именно о нем сказал мой герой Егор в стихах:
Кто нам придумывает жить?
Какое он имеет право?
Кому так сладостна забава
Людей по судьбам проводить?
Кстати, когда я говорю, что сам стихов не пишу, а вот мой герой - пишет, я не дурачусь и не кокетничаю. Стихи пишутся в особом состоянии, когда мозг настолько возбужден, что мгновенно находит нужную рифму, легко перебирая хранилища памяти. Как сказал Маяковский, "изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды!" Такое состояние, именуемое вдохновением, как правило, приходит при влюбленности. Не зря женщины любят стихи и особенно ценят те, которые посвящены им лично. Это надежное доказательство влюблённости автора.
Вдохновение очень тяжело вызвать искусственно. Не зря многие поэты спивались и поддавались прочим дурманам, пытаясь ввергнуть себя в творческую лихорадку. Но вот во время написания первой же книги я это состояние ощутил. Реальность ушла на второй план. Герои жили во мне, действовали и требовали немедленного воплощения. Отрывали от еды, от работы, вынуждали отвечать невпопад на вопросы окружающих, будили по ночам. И Егор все это время буквально заставлял меня писать его стихи. А кончилась книжка - и все! Как отрубило.
Однажды я выложил в сети провокационный пост: "КАК БЫ НИ БЫЛО ТЕБЕ ТРУДНО И ТЯЖЕЛО, КАК БЫ НИ БИЛА ЖИЗНЬ, КАКИЕ БЫ ИСПЫТАНИЯ НИ ПОСЫЛАЛА СУДЬБА, ПОМНИ ОДНО: ВСЕМ ПО ФИГУ".
Конечно, доля истины в этих словах имеется. Но есть и другая сторона. Меня, как и всех, наверное, мучает понимание того, что по жизни мне встретилось множество людей, которые отнеслись ко мне лучше, чем я того заслуживал.
И в тот момент я не всегда мог не только оценить, но даже просто осознать это. Чтобы соответствовать. Чтобы проявить благодарность, которая им по праву полагалась. Дать им обратную связь, в которой они, возможно, нуждались. Попросить прощения за свою тупоголовость и нерасторопность.
В одной из моих книг есть слова: "Когда совершаешь ошибку, особенно остро чувствуешь, какой непреодолимой субстанцией является время. Расстояние все-таки более милостиво к нам. Человека, которого от тебя отделяет метр, можно окликнуть, догнать, схватить за плечо. Человека, которого отделяет от тебя секунда, уже не окликнешь, не догонишь, не схватишь.
Кажется - вот же оно, только что случилось, я сейчас все исправлю! Но - нет. Эта крохотная трещинка - секунда - тут же неизбежно превращается в две, три, пять… минуту… час… Она разрастается, становясь бездонной пропастью, и ты ничего не можешь поправить там, на другом краю, который теперь все дальше и дальше".
Большинства из тех людей уже нет в живых. И, если уж я не могу обратиться к ним лично, мне хотелось бы вернуться в те времена хотя бы в книге. И встретиться с ними там, и поговорить с ними, и рассказать о них. Пусть не всегда конкретно о каждом. Потому что о том, что вот Иванов Иван Иванович был замечательным человеком, - никому, кроме его потомков и людей близкого круга читать будет неинтересно.
А вот о времени, в котором они жили, которым дышали. О той среде, которая владела их умами и будила их мысли. Рассказать об этом - тут я чувствую долг и ответственность. В том мире, в котором они сейчас и о котором мы не знаем ничего, имена вряд ли имеют значение.
Одна из самых трагичных глав моей книги "Связь времён" заканчивается такими словами: "Неужели мы действительно проживаем короткую земную жизнь, чтобы потом обрести другую - вечную? Не будет ли та вечная жизнь бесконечной тоской по этой скоротечной, жестокой, бесценной земной жизни?"
Я много лет не решался на публикацию моих книг. Это и хлопотно, и имеет кучу побочных вещей, которые мне, что называется, триста лет не снились. Но отклик, который я получил в сети, опубликовав отрывки, убедил меня: пора. Пока не ушло нынешнее поколение, которое все помнит и которое готово, как и я, перебирать свои воспоминания, с прищуром оценивая их на просвет.
